Но вы меня не слушаете.
Так вот, проходим через храмы, идем к ранчо McDonalds, где пасутся соевые быки и вас запугивает реклама «А как ты будешь выглядеть после смерти?», где в гробу лежит свеженький, как синтетический овощ, как вечная картошка фри, покойник. Отличная идея – привлекать потребителей, которых заботит только их внешний вид, идеей, что благодаря макдаковским консервантам их тела никогда не испортятся. Но и жутко, брр!
Где-то тут кончаются «хорошие районы» и начинается Турция. Жарят мясо, торгуют на развес джинсами Mavi, глотают огонь, впаривают сувениры из Парижа и Памуккале. «Скидка! Скидка!» — кричат вслед, обнажая банальную правду о том, что торгуют они не товаром, а дешевизной, возможностью за копейки купить то, что никому не нужно. У каждого свой мерчандайзинг. Говорят, тут живут не только турки и турчанки, но и марокканцы, эфиопы и пакистанцы. Но для меня существуют только русские и китайцы. Все остальные — на одно лицо. Тут этих лиц миллион. И весь миллион улыбается. Через полчаса – голова кругом. Одно слово – мультикультурализм. У нас – синология, у них – мультикультурализм.
Тут надо остановиться, потому что окончательно запутаетесь, примете ислам и не заметите, как уже будете торговать сувенирами из Памуккале. Спросите, как пройти к реке, и при этом постарайтесь ничего не покупать. И не дайте себя затянуть в «Дом знакомств»: секс будет самый обычный, с какой-нибудь замызганной француженкой, которая будет изо всех сил изображать экзотическую иранку или афганку.
Между турецкими кварталами и рекой найдете большой красный иероглиф «народ», которым открывается вход в желтое гетто. Варшавский чайна-таун выглядит так же, как и минский: так, будто азиатский рынок пустил корни и превратился в деревню. Отличие лишь в том, что в Ваве «чайник» плоский, одноуровневый.
Я не могу дать рекомендаций по покупке стаффа у какого-то конкретного китайца. Во-первых, вы все равно его не найдете, потому что ориентироваться тут невозможно, даже имея точные GPS-координаты. Во-вторых, стафф везде одинаковый. Как и цены на него.
Сначала у вас попросят один евро за сверток. Вы должны скорчить недовольную физиономию и пойти к выходу. Тогда вам предложат по 75 центов за одну дозу. Кстати, 75 центов за одну дозу в Варшаве – хорошая цена. Но послушайте меня: тут нужно резко обернуться и сказать: беру 100 за 50 евро. А перед этим самого себя убедить в том, что это адекватная цена. И что если по этой цене не продадут, отсюда нужно уйти. Только тогда сработает. Иначе придется брать все же за 75. Или уходить. Что тоже вариант. Потому что вы же знаете, что 100 за 50 – это для меня. Для моего лица отличника и моих честных голубых глаз. Хотите узнать, какая цена соответствует вам – попробуйте этот трюк в десяти китайских лавочках. В одиннадцатой вы поймете, какая цена – ваша.
В этот раз, кстати, обошлось без обычного цирка, не пришлось торговаться и сбивать цену вполовину. Что тоже должно было меня насторожить. Я нашел стандартный китайский стафф-трейд: в лавках, где продают то, на чем я специализируюсь, обычно вдобавок торгуют еще календариками, книжечками с предсказаниями судьбы, бумажными роботами, древними радиоприемниками, с помощью которых, если долго искать волну, можно услышать голос предков, которые скажут тебе, чем нужно торговать, чтобы быстро стать миллионером; ковриками для медитаций, кимоно с драконами, трубками для опиума, цитатами из Мао и Лао-цзы, чудодейственными портретами каких-то стариков – нужно быть китайцем, чтобы просечь, что это за старики и в чем их чудодейственная сила. В стекле витрин, если у лавочки в принципе есть стекло и витрина, выложены сухие травы, корни женьшеня, пучки фазан-травы, почерневшие ящерицы. Я, кстати, так и узнаю свое место — по этим ящерицам и травам.
Тут на входе стояла «лотерея удачи» — барабан, кинув в который монету в 2 евро, можно получить бумагу с надписью «beter livin», «beter hels», которые якобы сами по себе гарантируют «лучшую жизнь» или магическое «улучшение здоровья». Ага, ищите дурака! Я и так не жалуюсь ни на жизнь, ни на здоровье. А если бы и жаловался – не в китайской же лотерее искать искупление. Конечно, в высокодуховном храме-бутике Hermes, если вы меня понимаете.
Старый торговец сидел за прилавком и практиковался в написании иероглифов. Черная тушь, маленький кусочек серо-желтой акварельной бумаги размером с детскую ладонь. Накорябал иероглиф, а бумажку — сразу в мусор, берет новую.
В помещении царила такая тишина, которая может царить только в маленькой китайской лавочке, где торгуют такой дребеденью, что торговля не имеет никакого коммерческого смысла. Около старика стояли настоящие механические часы – они тикали, как в рекламе Breitling. Верите ли: механические часы в наш просвещенный 4741 год?
Я поздоровался и спросил, есть ли у его чернил крыша. Но он мой юмор не заценил и продолжал молча возить кисточкой по листочку. Тогда я спросил: стафф есть? Он поднял голову и сказал на хорошем польском:
— Знаешь, почему я практикуюсь в написании иероглифов на маленькой бумажке?
Я лукаво улыбнулся и ответил:
— Конечно, знаю, дедуля! Потому что бумага стоит дорого, а переводишь ты ее ох как неэкономно. Ты бы хоть с другой стороны рисовал! А то что это получается? Один иероглиф на листок – и в мусор!
А он рассмеялся и нарисовал «лаовай»[1]. Протянул мне и объяснил:
— Если у тебя маленький листок, рисовать значительно сложнее. Потому что кисточка ограничена краями, рука не успевает развить скорость и силу. В рисовании иероглифов главное – скорость штриха. Именно она обеспечивает динамику и упругость.
Я хмыкнул, как механизатор в районном художественном музее, которому рассказывают о том, почему Джоконде на репродукциях нельзя пририсовывать усы.
Старик на мой скрытый сарказм не обратил внимания.
— Наша жизнь – именно такая попытка втиснуть красоту в рамки маленького клочка бумаги, – он поднял голову. – Мне уже 80.
Мне показалось, что последнее предложение никак не следовало из предыдущего.
— Каллиграф – всегда воин, – продолжил он. А воин видит, кто перед ним: крестьянин или великий мастер клинка, поскольку только такое понимание позволит воину остаться в живых, когда он встретит серьезного соперника, – он внимательно осмотрел меня. – Но я не каллиграф и не воин. Я просто торговец, который истратил лучшие годы своей жизни на торговлю хламом в далекой стране среди невежественных варваров, которые не отличат терракотовый чайник от глиняного. Сейчас листок, на котором я рисовал собственную жизнь, почти заполнен, а желание оставить после себя красоту не иссякло.
